НАДО... Прочитайте сцену 《Утро Обломова》,сравните свои читательские впечетления с выводом учёного Лихачева.

Начинается роман с описания утра Обломова — утра конкретного, определенного, но в описании которого тем не менее чувствуется каждодневность, типичность. Описание ведется по преимуществу в грамматическом времени несовершенного, то и дело переходящего в настоящее. Описание наружности Обломова прикреплено к моменту, когда Обломов лежит в постели. Однако описание это расходится с лежачим состоянием, в котором находится Обломов. В описании говорится о грации движений Обломова, о его улыбке, об отношении к нему людей холодных, поверхностно наблюдательных и людей поглубже и посимпатичнее. Говорится в описании о его домашнем костюме, о том, как он ходил дома, и пр. «Туфли на нем были длинные, мягкие и широкие; когда он, не глядя, опускал ноги с постели на пол, то непременно попадал в них сразу» . Ясно, что здесь говорится не о данном утре, а о любом утре Обломова вообще. Но длинное описание это прикреплено к моменту лежания Обломова в постели, что дает возможность автору подчеркнуть длительность этого лежания, создать у читателя ощущение медленности течения времени в квартире Обломова. От описания лежащего Обломова Гончаров переходит к описанию комнаты Обломова, и снова перед нами не тот или иной момент (хотя описание это внешне и прикреплено к определенному утру) , а обычная каждодневность. Это неизменный вид комнаты, и поэтому автор как бы с особенным удовольствием подчеркивает ее запущенность, пыль и паутину, отсутствие следов уборки.

«По стенам, около картин, лепилась в виде фестонов паутина, напитанная пылью; зеркала, вместо того, чтоб отражать предметы, могли бы служить скорее скрижалями для записывания на них, по пыли, каких-нибудь заметок на память. Ковры были в пятнах. На диване лежало забытое полотенце; на столе редкое утро не стояла не убранная от вчерашнего ужина тарелка с солонкой и с обглоданной косточкой да не валялись хлебные крошки. Если б не эта тарелка, да не прислоненная к постели только что выкуренная трубка, или не сам хозяин, лежащий на ней, то можно было бы подумать, что тут никто не живет, — так все запылилось, полиняло и вообще лишено было живых следов человеческого присутствия. На этажерках, правда, лежали две-три развернутые книги, валялась газета, на бюро стояла и чернильница с перьями; но страницы, на которых развернуты были книги, покрылись пылью и пожелтели, видно, что их бросили давно; нумер газеты был из чернильницы, если обмакнуть в нее перо, вырвалась бы разве только с жужжаньем испуганная муха» .

От описания комнаты Обломова роман все ближе подходит к описанию данного утра, конкретного и единичного события, начинающего сюжет романа. Герой начинает действовать. Он еще не встает: он только требует к себе слугу, но и это требование повторяется по нескольку раз; тем самым и оно типизируется. Повторяемость вызова слуги оправдана характером главного героя: он ленив и забывчив. Далее один за другим при одинаковых обстоятельствах являются гости-визитеры. Перед нами, как в физиологическом очерке, проходит целая картинная галерея. Хотя утро уже стало конкретным и единичным, но связь с типизирующей повторяемостью еще не утрачена: и утро типично (визиты гостей — не неожиданные и экстравагантные события) , и самые гости «обычны» , то есть и они типичны для Обломова, Петербурга, русской жизни. Поэтому и самые визиты — не столько визиты в данное утро, сколько визиты к Обломову вообще.

145

436

Посмотреть ответы 1

Ответы на вопрос:

Mrsmishenkova

Литература

4,6(65 оценок)

1)не образумлюсь… виноват, и слушаю, не понимаю, как будто всё еще мне объяснить хотят, растерян мыслями… чего‑то . слепец! я в ком искал награду всех трудов! летел! дрожал! вот счастье, думал, близко. пред кем я давеча так страстно и так низко был расточитель нежных слов! а вы! о боже мой! кого себе избрали? когда подумаю, кого вы предпочли! зачем меня надеждой завлекли? зачем мне прямо не сказали, что всё прошедшее вы обратили в смех? ! что память даже вам постыла тех чувств, в обоих нас движений сердца тех, которые во мне ни даль не охладила, ни развлечения, ни перемена мест. дышал, и ими жил, был занят беспрерывно! сказали бы, что вам внезапный мой приезд, мой вид, мои слова, поступки – всё противно, я с вами тотчас бы сношения пресек, и перед тем, как навсегда расстаться, не стал бы добираться, кто этот вам любезный вы помиритесь с ним, по размышленьи зрелом. себя крушить, и для чего! подумайте, всегда вы можете его беречь, и пеленать, и спосылать за делом. муж‑мальчик, муж‑слуга, из жениных пажей – высокий идеал московских всех мужей. – с вами я горжусь моим разрывом. а вы, сударь отец, вы, страстные к чинам: желаю вам дремать в неведеньи счастливом, я сватаньем моим не угрожаю вам. другой найдется благонравный, низкопоклонник и делец, достоинствами наконец он будущему тестю равный. так! отрезвился я сполна, мечтанья с глаз долой – и спала пелена; теперь не худо б было сряду на дочь и на отца, и на любовника глупца, и на весь мир излить всю желчь и всю досаду. с кем был! куда меня закинула судьба! все гонят! все клянут! мучителей толпа, в любви предателей, в вражде неутомимых, рассказчиков неукротимых, нескладных умников, лукавых простяков, старух зловещих, стариков, дряхлеющих над выдумками, вздором, – безумным вы меня прославили всем хором. вы пра́вы: из огня тот выйдет невредим, кто с вами день пробыть успеет, подышит воздухом одним, и в нем рассудок уцелеет. вон из москвы! сюда я больше не ездок. бегу, не оглянусь, пойду искать по свету, где оскорбленному есть чувству карету мне, карету! 2)а судьи кто? – за древностию лет к свободной жизни вражда непримирима, сужденья черпают из забытых газет времён очаковских и покоренья крыма; всегда готовые к журебье, поют всё песнь одну и ту же, не замечая об себе: что старее, то хуже. где, укажите нам, отечества отцы, которых мы должны принять за образцы? не эти ли грабительством богаты? защиту от суда в друзьях нашли, в родстве, великолепные соорудя палаты, где разливаются в пирах и мотовстве, и где не воскресят клиенты – иностранцы прошедшего житья подлейшие черты. да и кому в москве не зажимали рты обеды, ужины и танцы? не тот ли, вы к кому ещё с пелён, для замыслов каких-то непонятных, детей возили на поклон? тот нестор негодяев знатных, толпою окружённый слуг; усердствуя, они в часы вина и драки и честь, и жизнь его не раз спасали: вдруг на них он выменял борзые три собаки! или вон тот ещё, который для затей на крепостной согнал на многих фурах от матерей, отцов отторженных детей? ! сам погружен умом в зефирах и амурах, заставил всю москву дивиться их красе! но должников не согласил к отсрочке: амуры и зефиры все распроданы по ! вот те, которые дожили до седин! вот уважать кого должны мы на безлюдьи! вот наши строгие ценители и судьи!